Как можно было стать верующим в 80-е годы

(Несмотря на заголовок, я собираюсь рассказать только про себя. Обобщения пусть делает кто другой).

Я был воспитан в последовательном и абсолютном безбожии. В такой обстановке, где уже не говорят, что Бога нет, а просто не помнят, что Он хотя бы "был". Таково было подавляющее настроение в среде "шестидесятников", к которой принадлежали мои родители и их знакомые. Но мне всегда хотелось прожить именно для того, чтобы не потерять время понапрасну. Это ощущение я очень хорошо помню, по крайней мере, с 7 лет. Иначе говоря, смысл жизни меня интересовал, а все остальное -- только постольку, поскольку оно могло бы помочь его найти. И я сразу заметил тех, кто больше всего мне мешал в этих поисках, навязывая нечто свое -- глупое, омерзительное, тошнотворное, опасное .... Тогда я считал, что это советская власть на всех ее этажах -- от "дедушки ленина" до завуча собственной школы. Так к 9-му классу я пришел, что называется, с убеждениями: я был верующим атеистом -- т.е. веровал, что Бога нет, но считал именно этот вопрос самым главным. И еще я считал, что долг всякого порядочного гражданина советского союза -- позаботиться о всемерном уничтожении тех, кто сделал его "советским". Я готовил себя одновременно к научной деятельности (в очередной области науки, которая выходила в моих интересах на первый план вследствие кажущейся близости ее к смыслу жизни), к советскому концлагерю (где, я думал, придется провести несколько лет), и... к концу, а то и середине 90-х гг., когда, как я тогда надеялся, советская власть, наконец, лопнет, начнется гражданская война (без гражданской войны тогда редко кто мог представить себе это событие), и "мы" будем иметь ни с чем не сравнимое (да, да -- и абсолютно не христианское) удовольствие расстрелять из автоматов все эти горкомы, обкомы, райкомы......

Милостью Божией, с настоящими диссидентами я познакомился только в старших классах школы -- когда мне уже не угрожало втянуться в их орбиту. Меня спасло первое в моей жизни "мировоззренческое открытие", совершившееся осенью 77 г., в начале 9-го класса. Вдруг я себе ясно представил, что будет "потом" -- то есть, когда "мы", наконец, развешаем всех коммунистов на фонарях: мы ведь и без коммунистов точно так же будем умирать. Свобода от коммунистов -- будет, свободы от смерти -- нет. И даже коммунисты -- и те в этом не виноваты. А тогда такая свобода -- без коммунистов, но со смертью -- напоминала мне только только много раз читанный в детстве роман Уэллса "Война миров": население земли пасется в устроенных для него марсианами загончиках, ожидая, пока очередной экземпляр землянина не будет отобран марсианам на корм. Жить в таких загончиках можно было припеваючи, но меня такое "припевание" категорически не устраивало. Программа освобождения из "загончика" могла быть только в двух вариантах: самоубийство или... не знаю что, но что-то совершенно другое, -- и это в том случае, если Бог есть. В этом "открытии" не было ничего трагического -- скорее, чувство облегчения: условия задачи конкретизированы, остается решить. Вскоре я прочитал "Бесов" Достоевского и нашел там у Кириллова (совершившего-таки самоубийство, но, как многие помнят, без особой уверенности) свое собственное рассуждение. Это меня сильно приуспокоило -- по крайней мере, условия задачи определяю таким образом не я один (Достоевский вообще уже успел стать для меня большим авторитетом, хотя я не мог разделять его религиозности).

Диссидентство осталось уважаемым -- но более уважаемым, чем любимым. Оно перестало претендовать на главное место в жизни. С осени 77 г. по 8 января 80 г. (когда я уже учился на первом курсе химфака Университета) я все время пытался выяснить: точно ли, что Бога нет? В общем, было известно, что нет. Но оставалось большое "но": не было полной уверенности, т.к. чувствовалось, что есть нечто, что выходит за пределы моего тогдашнего понимания. Если это не Бог (или Его косвенные проявления), то нужно было найти для этого какое-то другое объяснение. А такие впечатления постепенно накапливались. Перечислять бесполезно, т.к. это у каждого свое, но суть одинаковая: явные признаки неслучайности и небессмысленности того, что, с точки зрения последовательного атеизма, должно было быть случайным и бессмысленным. Назову только несколько наиболее известных из повлиявших на меня тогда впечатлений: описание Солженицыным того, как он сам стал верующим (и вообще -- как он понял, что смысл жизни не может заключаться в стремлении к "счастью"), фрески Феофана Грека в церкви Спаса на Ильине в Новгороде, Достоевский... А из живых людей не влиял никто -- таких знакомых у меня тогда не было. Постепенно накопилась критическая масса таких впечатлений. И внезапно она перевернула все здание моего мировоззрения: "Бог" из красивой метафоры, позволяющей удобно и кратко сказать сразу о многом в жизни, превратился в личного Бога, Который гораздо важнее самой этой жизни и вообще всякой мыслимой и немыслимой реальности.

Это было состоянием шока, острота которого прошла только через неделю. 8 января 1980 г. я переходил Средний проспект В.О. (Васильевского острова), какой-то момент смотрел на трамвайные рельсы перед собой... и тут-то это и произошло.

Всю неделю я говорил со своими друзьями об этом и ни о чем больше. К удивлению моему, некоторые из них оказались верующими, и я им не мог сообщить ничего, чего бы они не знали, -- но для них это не имело никакой остроты, хотя они искренне стремились мне как-то посопереживать. Своего близкого друга, который служил в это время в армии, я спас от комсомольско-партийной карьеры. Ничего о ней (карьере) не зная, я послал ему письмо с описанием своего уверования. А он в это время достиг положения секретаря райкома (или горкома?) комсомола (только в его военном эквиваленте): у него был -- это в армии-то ! -- собственный письменный стол и кабинет. Но он имел и недоброжелателей, и один из них порылся в его столе и нашел мое письмо. Шум был ужасный. Его таскали в КГБ, угрожали невесть чем, но... скинули его в обычную часть (где он неплохо дослужил свой срок) -- и он навсегда остался мне благодарен за спасение его души от коммунистического развращения, совершившееся посредством страдания за веру, хотя и не за свою (он атеист даже до сего дне).

Моя вера образца 1980 г. ограничивалась верой в личного Бога. Из нее еще не следовала никакая конкретная религия (из числа тех, что такого Бога признают). Но мне хватило ума понять, что вера в Бога нужна не "для информации", а для того чтобы жить, как Он велит. Это означало, что должна быть и есть какая-то истинная религия. Еще мне хватило ума понять, что не я -- первый человек, который понял все вышеизложенное. Это означало, что истинную религию следует не изобретать самому, а искать "готовую".

Начался "второй забег" моего религиозного марафона, который завершится только 6 января 1982 г. -- через два года без двух дней. В этот день я принял Крещение. Но это уже совсем другая история.